В начале июля южноуральский поэт Александр Самойлов опубликовал на сервисе "Google maps" сборник своих стихов "Маршрут 91". Такой нестандартный подход к, казалось бы, стандартному творчеству вызвал новую волну интереса к поэзии, как в Челябинске, так и далеко за его пределами. Название сборника автор объяснил просто — он сочинил большинство стихотворных зарисовок в маршрутном такси №91, когда ехал на работу. От этой самой работы (какой именно — читайте в интервью) мы и отвлекли Александра, чтобы прогуляться по улицам города, а заодно разузнать, как все начиналось, зачем поэту гаджеты и почему нельзя относиться к поэзии как к ценности.
Александр, помните свои первые опубликованные стихи, первые ощущения?
— Да, я в 1991 году отправил несколько стихов в журнал "Уральская новь" и ушел служить в армию, а в 1992 году меня комиссовали. Я приехал в Челябинск, иду значит такой, покупаю этот журнал, а там я. Опубликовали. И тогда я подумал, что зажглась моя путеводная звезда. А это же начало 90-х, в воздухе витает дух свободы творчества, да еще мне такое "подтверждение" прилетает — публикация в журнале. И я тогда решаюсь пойти дорогой художника. Для меня это было равнозначно пути маргинала. Я хотел писать стихи и вести такой богемный образ жизни, подрабатывать рабочим сцены или дворником, и чтобы все было в порядке. Это было большой ошибкой. Потому что это были 90-е, когда люди стали зарабатывать и думать об этом. Им стало не до богемности. Нерв жизни из искусства ушел в коммерцию.
Но что-то же было, не разом же все поэты пошли торговать в ларьках?
— Конечно, была тусовка, культурный бульон в ДК ЧТЗ. Я туда ходил, и там было достаточно весело. Хотя одна проблема была — и довольно серьезная. Она, к сожалению, есть и сейчас. Людям творческим сложно друг с другом общаться. И тем, с кем я тогда тусовался, надо было постоянно пить водку. Мы собирались, читали стихи, а потом вместо того, чтобы эти стихи обсуждать, доставали "рукописи". Это так тогда называлось. Мол, ну что, доставай рукопись. И все понимали, о чем речь. Не думаю, что сейчас эта проблема решена полностью.
А правда, что вы окончили Литинститут им. Горького в Москве?
— Да, причем дневное отделение. С поступлением туда связана целая история. У меня есть приятель Илья Асин, который на самом деле Плохих, но псевдоним у него — Асин. Так вот он поступил раньше меня в Литинститут, его публиковали в "Знамени", и он решил везде отнести мои работы: и в институт, и в "Знамя". Кроме этого он заполнил за меня все бумаги для поступления. И вот на дворе 1998 год, мне 25 лет, я работаю грузчиком в пекарне, а мне приходит вызов в Литинститут в Москву на творческий конкурс.
Сложно было поступать?
— Туда было сложно поступать во времена СССР. Это же был элитный ВУЗ. Просто так туда нельзя было поступить: требовался трудовой стаж, то есть предполагалось, что писатель должен нюхнуть жизни. Требовалась рекомендация от местного отделения Союза писателей. И так далее. Бонусом после поступления и учебы была гарантированно изданная работа, творческие командировки, какие-то деньги, трудовой стаж. Словом, поступление в Литинститут обеспечивало тебе стабильное хорошее будущее. А когда началась перестройка, то стали пилить Литфонд (организация, заведующая домами творчества, поликлиниками, домами отдыха и санаториями в лучших курортных местах страны, книжными лавками и клубами писателей — прим.ред.) и стали скидывать с баланса "все ненужное". Литературный институт как раз был таковым. Он перешел в ведение Министерства образования и стал обычным творческим ВУЗом. И прием туда перестал быть каким-то особенным. Нужна была рукопись — ее-то за меня и выслал Асин — и творческий конкурс, который я сам прошел.
Ну, вы же понимали, что обеспечить себе такое же писательское будущее, как ваши предшественники-студенты Литинститута в СССР, вы не сможете?
— Да я не думал об этом. У меня к тому моменту было восемь классов начального образования, оконченный юридический техникум, служба в армии и моя богемная жизнь. Я работал грузчиком в пекарне, а до этого дворником, а еще раньше — сторожем. И когда я получил вызов в Москву, подумал, что это, должно быть, очень круто и поехал. Тем более, что тот самый жизненный опыт, пусть в большинстве своем и отрицательный, у меня к тому времени уже был. Ну и получилось довольно круто.
И что, вы по образованию — поэт? Писатель?
— Нет, до такого маразма дело не дошло, конечно. В дипломе значится специальность "Литературное творчество", а квалификация "Литературный работник".
Вы сейчас работаете по специальности?
— Ну, очень отчасти. Я работаю в отделе маркетинга ТРЦ "Фокус". Мы делаем электронный журнал. Работаю с информацией — все, что связано с рекламными сообщениями, с текстовой частью, идет через меня. Я здесь и стихи писал, кстати. Однажды, помню, завезли мясо крокодила в "Теорему", которая тоже относится к нам, и я по этому поводу сочинил:
Побывай в долине Нила,
"Теорему" посетив,
Шашлыки из крокодила —
Самый модный эксклюзив.
Но такой сочинительский опыт на поток в моей постоянной работе не пустишь.
Практически на каждом челябинском заводе раньше существовали литературные объединения. Наверняка, они есть и сейчас. Можете прокомментировать это явление: люди рабочих профессий поголовно пишут стихи, как такое возможно?
— В Союзе были очень озабочены свободным временем граждан, и да, на каждом предприятии создавали различные кружки, в том числе литобъединения. Из известных: литобъединение ЧТЗ, оно и сейчас есть, им руководит знакомый вам Янис Грантс. Помню еще объединение "Металлург". И, да, это было довольно странное явление: люди у станка стоят, а потом стихи пишут. Но это именно было. Потому что пролетариям делить между собой было нечего, у них конкуренции не было, все было общее. И вот они готовы были объединяться на фоне общих интересов, например, поэзии, литературы. А нынче общество более фрагментировано, все со всеми конкурируют, куча разных социальных групп.
А вот есть же такие проекты молодых челябинских поэтов как "Чтецы", "Каменоломня"… что знаете о них? Бывали там?
— Да, на "Каменоломню" меня звали однажды в качестве гвоздя программы. Но я, признаюсь, совершенно не понимаю, зачем люди этим занимаются. Для чего? Собирают поэтов, читают стихи… Мне-то понятно, деваться уже некуда, ведь если бы я стихов не писал, вы бы ко мне и не пришли и мнения моего по многим вопросам не спросили. Но при этом параллельно официальной поэзии и вот этим кружкам, о которых вы говорите, мы можем наблюдать третий и достаточно бойкий поэтический сегмент. Это Уральская поэтическая школа — проект поэта Виталия Кальпиди и издателя Марины Волковой. Очень специфический проект. Там и анталогии были, и энциклопедия, и массовые чтения, и сборники, и постоянные какие-то новые работы в рамках этого проекта… К этой школе колоссальное количество претензий у так называемых "экспертов". Якобы, никакой Уральской поэтической школы не существует в принципе и все это фикция, и нельзя объединять некие известные имена поэтов в общее понятие "школа". Но знаете, даже если допустить, что это действительно так, то усилия, с которыми эта так называемая "фикция" вдруг становится реальностью, они, конечно, заслуживают внимания. И это, безусловно, грандиозный и очень интересный проект.
Вы как-то говорили, что поэзия для вас — что-то математическое…
— Вряд ли я говорил именно так. Скорее я говорил о функции. Поэзия — это функция. В том смысле, что она сама по себе ничего не значит, но расставляет все по местам, организует пространство. Грубо говоря, поэзия — это некая точка зрения, которая позволяет то, что мы видим сейчас, увидеть под другим углом. А в какие вы минуты эту функцию используете: в минуты радости или грусти, это ваше личное дело. Вот мы с вами сейчас идем мимо ларька, можно о нем написать стих, что тут антисанитария и все плохо, а можно как-то воспеть его.
Стихотворение способно что-то изменить? В жизни тех, для кого оно написано?
— Само по себе вряд ли. Что-то может изменить то, как вы стихотворение преподносите. Вот вышла книга, ты ее на свои деньги издал, собрал друзей, презентовал ее. И на этом все кончается. Если бы "Маршрут 91" вышел как печатное издание, мне кажется, он повторил бы судьбу другой моей книги стихов — "Киргородок". И вы бы не приехали сегодня ко мне, и люди не проявили бы такого интереса к изданию. А тут — стихи, опубликованные на "Google maps", да еще и с видео, да еще и о местах, которые все знают. Сейчас ведь столько возможностей, столько гаджетов, приложений всяких — это все можно и нужно использовать. Даже можно компьютерную игру придумать: проходишь какой-то уровень, тебе выпадает стихотворение, берешь какой-то предмет — еще одно, валишь монстра — получай третье стихотворение.
В "Маршруте 91" вы пишете обо всем, что видите: о людях, об огнетушителях, о местах (Теплотех, например), о маршрутке, естественно… А о чем писать нельзя, как вы считаете?
— Можно обо всем писать. Это точно. Но вот как писать, это другой вопрос. Многие представляют поэзию как некую ценность. Я с ними не согласен и настаиваю — поэзия не должна быть ценностью. Поймите правильно: если мы начинаем относиться к литературе, к поэзии, как к ценности, то это очень быстро порождает катастрофические последствия. После того, как мы начинаем к чему-то относиться как к ценности, сразу возникает институт экспертов, то есть появляются некие люди, которые решают: это поэзия, а это не поэзия. Как только возникает институт экспертов, одновременно возникает институт коррупции. Экспертное мнение начинает продаваться и покупаться.
А если мы имеем в виду, что поэзия — это определенный взгляд, определенные условия говорения о чем-то, но никак не ценность, то мы снимаем достаточно большой пласт вопросов. Таких как "Что есть литература", например. Поэзия не ценна сама по себе, но очень ценна как принцип организации пространства, слов, мыслей, стилей. Вы видите что-то и говорите "О, как это поэтично", но можете ли вы объяснить, что это значит? То-то и оно.
Фото: Портал Марины Волковой, vk.com
