Михаль Знанецкий: “В Польше моя бабушка пекла очень вкусные блины. Я не ел таких сорок лет, пока не оказался в столовой челябинского театра”
Один из самых востребованных в мире постановщиков опер рассказал, зачем “вылил” на челябинскую сцену четыре тонны воды и обул артистов в резиновые сапоги.
Польскому режиссеру Михалю Знанецкому 46 лет. На его счету 180 опер, театральных спектаклей и музыкальных фестивалей во всем мире. В его репертуаре оперы от музыки барокко до произведений Чайковского. Он был художественным руководителем национальной польской оперы и самым молодым режиссером в истории легендарного театра Ла Скала.
В Челябинск мэтр приехал, чтобы поставить грандиозную оперу “Евгений Онегин”, во время которой на подмостках разольют четыре тонны воды, а артисты запоют в резиновых сапогах. Премьера состоится сегодня, 8 апреля. На генеральном прогоне в театре оперы и балета имени М.И. Глинки “Хорошие новости” убедились лично — поляк действительно сделал это. Зачем и для чего — он рассказал во всех подробностях и не забыл добавить к этому пару личных трогательных историй.
Михаль, зачем здесь вода и лед?
— Это метафора. Хотя все, конечно, настоящее, но символизирует это замерзшее сердце Онегина. Оно тает, тает, тает в течение всей постановки, пока лед не превратится в воду. В постановке я не хотел следовать за Пушкиным, за написанным им либретто. Но я хотел идти за Чайковским. Я уже ставил “Евгения Онегина” в Аргентине, Уругвае, Хорватии, Польше. И везде хотел рассказать публике — зрителям, которые не понимают и не знают ни Чайковского, ни Пушкина — о сердце, которое было ледяным. О том, что с ним произошло и какими чувствами все завершилось. Декорации мне в этом очень помогли. Здесь все будет еще лучше.
Вы умудрились “вылить” на сцену челябинского театра оперы и балета четыре тонны воды. Технически это было сделать сложнее, чем в Уругвае, Аргентине, Хорватии?
— Главной проблемой была не техническая сторона, а паника. Артисты кричали “Ааа! Нет! Вода?! Лед?! Нет и нет!”. Сначала певцы и танцоры всегда так реагируют, я был готов к этому. Их можно понять: они боятся простудиться и заболеть, беспокоятся за свои голоса, и их здоровье в данном случае самое главное. Мы говорили и обсуждали эту идею — идею использовать воду и лед. И я смог убедить их попробовать. “Как только вы начнете репетировать, вы поймете, насколько это поможет вам передать всю экспрессию, все эмоции. Эффект будет сногсшибательным”, — сказал я им. И мы попробовали. В третьем действии вы увидите полонез, который танцуют в воде. Это абсолютно другая энергия, другая сила, удивительные эмоции! В последней сцене Онегин зачерпнет воды в руки и этой метафорой поможет зрителю понять, что Татьяну он потерял навсегда, вода будет сочиться сквозь пальцы. Кстати, когда мы поначалу репетировали эту сцену без воды, артисты не совсем понимали что к чему. Но стоило провести первую репетицию “на воде”, все: и хор, и солисты оперы, и танцоры балета как один согласились — да, чувства и ощущения совершенно другие, это невероятно, зрители будут в восторге!
И раз уж невольно приходится сравнивать, то в чем разница между “Онегиным” “там” и “здесь”?
— Здесь я понимаю, что это ваш Чайковский, ваш Пушкин и ваш Онегин. В России я познакомился с солистами, которые чувствуют и знают это также как и зрители, как вот вы, например. Именно эти солисты и помогли мне передать всю гамму чувств. В Аргентине или, скажем, в Испании, я говорил зрителям, посмотрите на декорации, посмотрите на красоту и попробуйте почувствовать боль Пушкина-автора, боль Чайковского-композитора. Здесь же все несколько иначе: благодаря тому, что оперные певцы и певицы знают историю Онегина с детства, благодаря тому, что они русские, мы смогли углубиться в характеры героев. Солисты позволили “Евгению Онегину” звучать на совершенно другом уровне. Открою тайну — в нашем “Евгении Онегине” центральная фигура — это Татьяна и трагедия ее судьбы.
Вы ставите “Евгения Онегина” в десятый, юбилейный раз, но ведь это далеко не первое ваше соприкосновение с русской классикой…
— Да, далеко. Я многое ставил: “Маленькие трагедии” и “Пиковая дама” Пушкина, “Свадьба” Мусоргского, например. Но мой лучший опыт — это “Маддалена” Прокофьева. Это моя лучшая опера за все времена, она номер один, и я хотел бы ставить ее везде. Русская классика вообще очень популярна, хотя мне сложно судить, например, о Польше, хоть я и родом оттуда. Мне было 17 лет, когда я переехал жить и учиться в Аргентину. Но обычно, когда мы ставим в Европе Чайковского, Шостаковича или Прокофьева, это всегда вызывает восхитительную реакцию. Это всегда “Вау!”. Люди понимают эту музыку, она трогает их сердца, да, это сто процентов.
Вы что-то знали о Челябинске до приезда сюда?
— Нет, но друзья говорили мне, “О! Челябинск? Серьезно? Круто!” и я думал, почему все знают о нем, кроме меня, что за интриги? (смеется) Наверное, дело в метеорите, который упал здесь. Поляки очень активно это обсуждали. Надеюсь, что в субботу мы пойдем в музей и я смогу наконец посмотреть на него. Вообще знаете, я здесь десять дней и за это время практически никуда не выходил — все время я провожу в театре. Это из-за очень плотного графика: одновременно приходится работать над тремя постановками, две из которых в Роттердаме и Буэнос-Айресе. И в каждом городе я ничего не вижу, кроме театральных подмостков. В вашем оперном театре мне, кстати, очень хорошо — я тут как дома.
А есть что-то, что за эти десять дней успело не понравиться?
— Реальная проблема, как мне показалось, тут только в том, что все контакты между людьми очень быстрые. Очень быстрые! Я постараюсь объяснить. Где бы я ни находился: в отеле, на работе или на улице, я не могу просто взять и начать говорить с кем-то. А мне всегда нужно прикасаться к людям, говорить с ними, обнимать их. Особенно в работе — я постоянно что-то объясняю, показываю, трогаю людей за руки. Но нет, у вас это не проходит. В Аргентине я могу встретить кого-то в магазине, мы поцелуемся, обнимемся, остановимся и поговорим о жизни, семьях и так далее. Здесь же нужно с человеком ежедневно общаться, чтобы иметь право обнять его или похлопать по плечу.
Напоследок поделитесь с нами самой хорошей новостью? Что с вами здесь случилось, кроме, конечно, постановки?
— Блины! Я попробовал блины в столовой челябинского театра — точно такие, как готовила моя бабушка. Сорок лет я не ел таких блинов, и вдруг сегодня я испытал те же чувства, что в детстве — как будто я опять стал ребенком. Это кажется невозможным, но это действительно так. Очень странно и трогательно.
