Сегодня утреннюю историю о своем детстве вновь расскажет главный редактор брединской газеты «Сельские новости» Александра Цыганова:
Много ли неспящих в сончас детей в детском саду? Не знаю, как у других, а в нашей группе была одна я. Просто темперамент от природы достался шустрый. Если других девочек по утрам заплетали с красивыми бантами, то мои банты были собранными в виде розочки и пришитыми к резинке — чёрной, тугой. Только такие украшения могли усидеть на хулиганке, и то по великим праздникам или для фотографирования. В остальное время, стриженная мамой под Мирей Матье, да ещё в шортах с футболкой, я была ближе к пацанам.
Воспитателей у нас было двое. Ирина Валерьевна — строгая и очень модная женщина лет тридцати. Когда в играх нам надо было показать взрослого, мы копировали именно её фактурное выражение недовольства: поджимали губы трубочкой и упирали руки в бока. Так она обычно нервничала, а потом ругала или ставила в угол. Но нам нравилось, что всегда она была накрашена и причёсана по моде. А ещё у неё на золотой цепочке висел подобный карандашику кулон-электронные часы. В самом хорошем расположении духа эта тётя позволяла посмотреть на нём время.
Вторая воспитательница — Лидия Ивановна была ничем не примечательной, обычной советской женщиной средних лет. И в общем -то, по характеру доброй. Только в нашей группе был её сынок Костя — вредный редкозубый мальчик в очках, и я его часто обижала. Поэтому и Лидия Ивановна тоже частенько крепко ловила на бегу за запястье, и вела в угол.
Так вот. В детсадовский полдень все умолкали под привычную, но не понятную фразу «когда я ем, я глух и нем», затем шли на сончас в большую спальню. И если другие там расправляли свои кроватки, раздевались и укладывались, то у меня ежедневно был другой ритуал.
Так как в обед я не только сама не спала, но и другим не давала, воспитатели решили от всех изолировать в помещении игровой комнаты. Только там в это время полагалось не играть, а очень тихо лежать. Поэтому когда другие дети вместе готовились ко сну, воспитатели всегда говорили:
— Тихонько укладываемся на бочок, а Саша Долгих берёт свою раскладушку и матрас с постелью и идёт назад в группу.
Из-под одеял дети завистливо смотрели вслед, пока я таскала громоздкую раскладушку, матрас и всё остальное. И временами в группу отправляли за компанию какого-нибудь расшалившегося хулигана, но на постоянной основе привилегия не спать днём в садике была только за мной.
Ясен пень, спокойно в игровой не лежалось. Только знала, что не надо ничем греметь, чтобы не пришла воспитательница, и делала, что хотела. Доставала из шкафа новые игрушки, которые выдавались по особому разрешению и исключительно тем, кто их не сломает (мне — крайне редко). Потом ставила всё, как было с чувством торжества справедливости.
В советском детстве главным развивающим средством служил природный материал. Мало в каком садике не стоял стеклянный шкаф с поделками из шишек, желудей, веток и пластилина. И у нас такой был. Лучшие поделки покоились на стеклянных полках, как экспонаты, и брать их в руки не полагалось. Но в тихий час и эту возможность надо было использовать. Поэтому я открывала прозрачные дверцы и доставала что душе угодно.
Разок надела бусы из сушёных диких яблочек.
«Красиво? — спросила саму себя в зеркале. — Да прямо уж!»
Вот когда яблочки с дерева только нарвали и продели иглой с ниткой, тогда ещё да, были милые красно-жёлтые бусики. А сейчас сморщенные коричневые сухофрукты на шее — совсем не то. Зато родилась мысль попробовать на вкус одну бусинку. Разгрызла одну прямо с нитки, разжевала — ничего так. Кисло-сладкий терпкий вкус похуже, чем у больших сушёных яблок, но есть можно.
Короче, день за днём я эти бусы понемногу подъедала, пока не осталась одна нитка. И тогда, выбрасывая в урну под воспитательским столом эту улику, обратила внимание на странный фломастер в карандашнице.
Точно знала, что он был модницы Ирины Валерьевны: недавно видела, как она хвасталась им Лидии Ивановне. Фломастер был чёрный, чуть толще обычного, с винтовым колпачком, на котором крепился странный стержень. Во-первых, он был тонкий и длинный и мазал чёрным с помощью маленького ёршика. Но привлекло в этом предмете то, что на его чёрном глянцевом корпусе во всю длину была нарисована красивая золотая роза.
В общем, я погнула нечаянно упругую щёточку, стремясь понять, как им рисуют. А дальше, чтобы не вызывать гнев злюки-воспитательницы, не придумала ничего лучше, чем положить его в карман.
По сути, я не только испортила чужую личную вещь, в ещё и позорно её стащила. Стыдно за тот случай, но вот почему не забылось.
Домой я странный фломастер не потащила, а подарила соседке-подружке из нашей двухэтажки. Вещица заметная, а мама, всегда твердила нам, как плохо брать чужое. Дома бы мне точно всыпали папиной портупеей за этот подвиг без выяснения обстоятельств. Но немного позднее у мамы тоже появился подобный предмет.
— Маскарограф купила, — поведала мама, — им красят ресницы. Тебе не надо, так что не трогай.
Так ушла в историю тушь в коробочке с пластмассовой расчёсочкой. Тогда до меня дошло, какого фломастера я лишила Ирину Валерьевну. Но этот грех тогда уже я себе простила, решив, что это был первый и последний раз. Тем более, что никакой реакции от потери сама хозяйка не выказала, будто не заметила даже.
А вот сильно позднее этот случай мне вспомнился, когда впервые довелось пользоваться косметикой фирмы «Lancome». Символом этого бренда долгое время была та самая золотая роза. И я представила, какой ценой воспитательница детсада в середине восьмидесятых могла достать дефицитную фирменную французскую тушь... Каюсь за этот случай всякий раз при упоминании ушедшего из-за санкций сегодня из России бренда, продукцию которого снова сложно достать.
Читайте также:
«Хорошие новости» пообщались с Ириной и узнали, как она решилась кардинально сменить профессию и почему не любит вспоминать про свою старую работу.
