Сегодня утреннюю историю о поездке в монастырь вам расскажет челябинец Владимир Соловьев.
Мы с моим товарищем приехали в Верхотурье, точнее в Свято-Николаевской мужской монастырь поздней осенью — в начале ноября. Это, пожалуй, самое унылое время года: желтых листьев уже нет, белого снега еще нет. Вокруг грязь и слякоть, а в провинции, без обилия всяческой рекламной шелухи, гнетущая серость особенно заметна, она буквально скрипит на зубах.
И, значит — крохотное Верхотурье — все серым-сером и на этом фоне — огромный Христорождественский собор (он один из самых больших в России), похожий на каравай или на гигантский пасхальный кулич. Вот туда-то, внутрь прекрасного храма-кулича, и лежала наша путь дорожка.
Поселили нас на клиросе ("крылосе", как писал Лесков) прямо под куполом. Мы наспех побросали рюкзаки, расстелили пенки и отправились на службу, а потом долго гуляли в кромешной тьме, прислушивались, молчали. До сих пор помню ощущение некой торжественной тишины, я больше никогда не слышал такой тишины.
Плюс еще одно наблюдение, которым хотел поделиться. Утром, после литургии пошел за территорию, спрятаться от всех и покурить, (я тогда еще курил). За территорией трудники и послушники монастыря разбирали старый сарай, рядом горел костер. Поздоровался с братией, присел у костра. Обратил внимание, что руки нескольких мужчин молчаливо свидетельствовали о суровых деталях биографии — на пальцах виднелись синие, наколотые перстни, какие-то выцветшие уголовные татухи, и лица тоже были с отпечатком прошлой жизни. Это ведь, как шрам — раны нет, а рубец от раны остается навсегда. В назидание. Так и с лицами: хочешь ты или не хочешь, но на них отражается жизненный опыт. Зато какие у тех ребят были глаза! Спокойные, глубокие и по-настоящему добрые глаза. На фоне этих шрамов, о которых я писал выше, глаза смотрелись особенно ярко, как тот Христорождественский собор в сером, ноябрьском Верхотурье. В общем, хорошие мужики, очень счастливые, они мне сами сказали. Дай им Бог здоровья.