Ветеран Труда Галина Лацкова: "В войну обуви у меня не было, я по ледку, по снежку, босиком в школу ходила".

Так уж сложилось, что о ветеранах и детях войны начинают писать лишь накануне 9 мая. А по совести, писать нужно круглый год. Вооружившись этой идей, мы отправились в гости к 80-летней Галине Лацковой, которая сохранила удивительную историю о жизни и быте на оккупированной немцами территории, в районе города Старая Русса. 

Когда мы зашли в ее небольшую, аккуратную квартиру, то в глаза бросилась одна примечательная деталь. На журнальном столике лежала книга "Путь к вершине" генерала Кулийнура Усенбекова — фронтовика, батальонного парторга и публициста. Из-под корешка торчала сложенная вдвое закладка — инструкция от каких-то таблеток. "Девятый десяток идет, а мне по-прежнему интересна военная тема, сейчас, на пенсии, есть время в нее углубиться", — заметив наше любопытство, сказала Галина Федоровна и отвела нас к столу пить чай с тортом. 

Скажите пожалуйста, а Вы помните самый первый день войны, какие Ваши самые первые воспоминания?

— Помню. Прямо перед глазами стоит: вот домик, где мы жили в городе Старая Русса, а там, в стороне, было что-то типа сарайчика. Я выхожу рано утром, сажусь возле сарайчика, и тут кто-то идет мимо дома и кричит громко-громко "Война началась! Война началась!". Таким образом, мы и узнали, что началась война. 

Вашего папу, наверное, сразу призвали на фронт? 

— Да, о папе — Федоре Николаевиче — нужно сказать отдельно. Понимаете, он из поволжских немцев, его фамилия Беккер. Немцы там жили, века с XVIII. После революции его отца, то есть, моего деда, расстреляли. И папа вырос в детском доме, а потом его направили работать в Старую Руссу, где он и познакомился с моей мамой. Папка, кстати, еще в Финскую воевал, вернулся живым – здоровым. 

Получается, что он совсем недолго побыл дома после Финской кампании? 

— Да, совсем чуть-чуть. Может, год-полтора. Вскоре после начала Великой Отечественной Войны ему вручили повестку. Он тогда меня прижал к груди и ходил по комнате от окна до двери. И все носил меня на руках и носил долго-долго. Потом ему все собрали в путь-дорогу, и он ушел. 

Федор Николаевич Беккер

Письма писал с фронта? 

— Во время войны ни одного письма мы от него не получали и ничего о нем не знали: жив ли он, в плену или мертв? Но там долгая история, я вам ее чуть позже расскажу. Кстати, ушел не только папка, но и мой дедушка. Он собрался с братом маминым — свои сыном — и они пошли в лес к партизанам. Правда, перед этим с соседскими мужчинами дедушка выкопал нам яму: бомбежки уже вовсю гремели. 

Яму? Землянку в смысле?

— Что-то такое, мы там прятались. Помню, очередная бомбежка, слышу, что самолет уже над нами, вдруг снаряд падает, но не взрывается. Упал прямо возле ямы, где мы сидели, как-то подкатился и носом воткнулся в проход, куда мы забрались. А я сидела самая крайняя и видела совсем близко этот снаряд, отвернулась от него немного, а он не взорвался, вот ведь какое счастье! Мы остались живы. Вообще, часто в таких ямах сидели. В лесу однажды выкопали яму, находились там, а сверху она досками была заложена. И вот, слышим, что встал кто-то на доски. Мы давай кричать, ну мы же дети – сразу в слезы. Мамы в панике, думали немцы. Слышим, а там говорят партизаны: "Не бойтесь, мы свои, русские". 

Неужели, все годы войны так по ямам и прятались? 

— Нет, не всегда по ямам. По деревням пошли: Старую Руссу ведь сильно бомбили, оставаться в городе было опасно. Много людей шли по деревням, толпами с детьми и со старенькими, в общем, кто мог ходить. У нас за городом стоял кирпичный завод, он не работал, конечно. И вот люди кинулись в этот кирпичный завод. Мы там прятались и жили какое-то время. А потом — очередное наступление и с этого завода все стали убегать. Кроме нас: бабушка заболела, слегла и не могла идти. 

А она совсем старенькая уже была?

— Старенькая. Знаете, я на нее чем-то похожа. Она была стройненькая, худенькая. И она лежала на полу, потому что лежать было негде. В один прекрасный день заходят два немца. Зашли, посмотрели на нас…

А сколько человек вас было? Мама, бабушка, Вы и еще сестренка?

— Да, а сестренка совсем маленькая, у нас с ней три года разницы. Мама ее все время на руках носила. Получается, мне 4 с половиной было, когда война началась, а ей полтора. Ну и вот, немцы показали, чтобы мы сели. Бабушка лежит, а мы с мамой сели. Немцы сели и сняли с плеч автоматы, нацелились на нас – один на маму, другой на меня. Я не испугалась, решила: что будет, то и будет, убьют, так уж и быть. Они подержали автоматы и один из них говорит: "Пуф, пуф!". Не выстрелили и мы остались живы. Пошутили, так, видимо. 

Спустя несколько дней бабушка умерла. Была зима, мама ее на санки погрузила и куда-то увезла. После смерти бабушки – очередное наступление, снова бомбежки. Мама посмотрела, что люди опять бегут, ну и мы с ними. Мама привязала сестренку к груди, одной рукой ее придерживала, другой санки везла. Я с ней шла рядом и держалась за подол ее юбки. Шли по лесу, по дороге немцы нам не разрешали ходить. Снег по пояс, а я иду и тону в этом снегу, упаду в него, лежу и плачу. "Вставай!", — говорит мама, а я ей отвечаю: "Оставь меня лучше здесь, лучше я умру, но идти больше не могу." Она как-то умудрялась меня поднимать, говорила: "Держись". Вот так мы и шли. 

Мама Галины Лацковой и ее супруг Федор Николаевич Беккер  

Пока вы шли, жили на кирпичном заводе, прятались в этих ямах, чем вы питались? 

— Ничего не было. Ну, в первые дни ели то, что взяли, а больше ничего. Почему все и шли-то через деревни? Потому что, по домам шли, кто сколько мог дать — давал. А так как мы шли последние, то нам совсем худо было, ни мест переночевать, ни еды не оставалось. Сказали однажды: "Если только под порог". А мы рады были и под порогом ночевать. Утром, когда расцветало, я уходила и шла от первого дома деревни до последнего. Зайду – держу ладошечку. Я не просила, только ладошку держала. Кто-то картошку даст, кто-то кусочек хлебушка, может, кто-то зернышек. Кто чем мог помогали нам. А иной раз говорили: "Вон видишь, сколько своих голодных сидит? Ничем помочь не можем". И вот так мы и жили. Приходим, живем, немцы занимают деревню, мы идем в другую и так далее. 

И куда вы в итоге пришли и когда?

— Когда – уже не помню. Пришли в какую-то деревню, нас впустили. Тут и началась веселая жизнь. Там жила семья: муж с женой и двое детей, два мальчика. И два немца. Немцы вечером приходили, ложились спать в угол, им стелили. Утром вставали, уголок складывали и уходили. 

То есть все годы войны вы путешествовали по деревням?

— Да-да.

И деревни в Новгородской области в основном?

— Да, там деревень было много. Был еще один эпизод. Старую Руссу уже заняли враги. Однажды у заборов рыли траншеи, и немцы туда гоняли пленных солдат. Как-то раз один из пленных нашел возле ящика с отходами свеклу. Он ее не взял, а отдал нам — ребятишкам. Мы бабушкам отдали, они сварили и наутро сказали найти того пленного, ему отдать. Мы его у траншеи нашли и отдали уже вареную свеклу. 

То есть, он свеклу отдал вам, чтобы вы ее сами съели? Но бабушки сварили и ему вернули?

— Ну да, мы же тоже уже понимали, что это такое — быть в плену. Мы еще найдем что-то покушать, а он-то как? Это мне очень запало в душу. Ведь, даже в такое время люди оставались людьми. И немцы тоже были разными. Что у них было после еды, объедки – нам отдавали. Мы вставали в очередь, у кого какая черепушка есть, баночка там, они нам по поварёшке наливали. Нальют – следующий подходит. Чуть-чуть совсем, но это все равно хоть что-то. Хоть ложку-две можно было проглотить, поесть. Я вот и думаю, что хоть война и жестокость, все же были более-менее сознательные люди, не дали нам с голоду помереть.

Галина Лацкова (слева) в молодости

А вы там учились, получается?

— Я училась, да. Там я научилась писать и считать. Писали на газетках старых, на чем угодно. Но я научилась. И от этого была такая счастливая! Обуви у меня не было, я по ледку, по снежку, босиком в школу ходила. А туда приходишь — благодать, пол деревянный! Не так холодно стоять.  

Сколько лет вам было? Шесть?

— Да, наверное.

То есть, вы босая по льду ходили в школу учиться писать?

— Да, я босая-то походила в школу – ноги отморозила.

И потом лечились?

— Да кто меня в войну будет лечить… Я до сих пор живу с отмороженными ногами. Они у меня болят порой, немеют. Вот, в особенности зимой выйду – замерзают моментально. Они меня не держат, падаю постоянно, запинаюсь. Они как неживые, я подошву совсем не чувствую. Я ими шлепаю, чтобы землю чувствовать. Одно время в войну они сильно болели, да и после нее тоже было. У меня потом случился ревматический порок сердца и с ним я живу до сих пор.

Цена вашей грамотности достаточна высокая.

— Да я им всем носы утирала. Я так читала и писала! Когда там сочинения писали, диктанты, учительница берет тетрадку, фамилию называет и у меня всегда замирало сердце, боялась, что ошибки будут. Но у меня никогда не было ошибок. Она всегда говорила: «Вот когда беру тетрадку – всегда боюсь. Нужны кожаные рукавицы, потому что буквы у нее колются». Все хохочут в классе. Потом сочинение надо было писать однажды дома. Я всю ночь до утра писала сочинение. Когда проверили, сказали: «Сознавайся, где списала?». Я смотрела ночью на лес и все думала, что-то в голову взбредало. Так и написала. А они не поверили, так обидно было. 

Вот мы говорили о том, как Вы встретили войну. А помните, как закончили, День Победы?

— Сейчас расскажу, что вспомнила. Вот те люди, что нас впустили; мужчина заболел тифом, и я тоже заболела. Немцы дом какими-то палками и тряпками огородили, сказали, что опасно подходить к нему.

А как от тифа вылечились?

— Это секрет не мой, я тоже не знаю, как. Мы с тем мужчиной лежали через перегородку. Он умер, а я осталась жива. Я так подумала, что он мне помог выжить. 

Так как победу-то встретили?

— В деревне жили, далеко от Старой Руссы. Кто-то как-то донес, что война закончилась. Все из деревень кинулись в свои города и деревни, и мы с мамой вернулись в Старую Руссу. Дедушка кстати  из леса вернулся, привел женщину с пятью мальчишками. А нам-то места нет. Мама сразу на работу пошла, железную дорогу восстанавливать. Мы с сестренкой на печке сидели, мальчишки нас доставали. Когда дедушка умер, мы остались одни и эти парни над нами вообще издевались. Я уходила на ночь. Напротив дом строили, я на него забиралась и там спала. Это была глубокая осень и утром вокруг меня образовывалась изморозь. 

А учиться вы продолжили?

— Открыли школу у нас, я в нее ходила снова босая. Мне потом выдали красные шаровары и какие-то тапочки. Еще дали пальто, что-то типа шинели. Я ходила вся из себя такая гордая. Правда, когда в школу шла, меня гуси клевали, шаровары-то красные!  Окружили – и клюют. Ладно, хоть кто-то из взрослых спасал. Однажды на улице шла с мальчишками, идет коза. Она на меня как уперлась рогами, мальчишки боятся. Женщина какая-то выручила, конечно. 

Расскажите, а как отец? Что с ним-то случилось?

— Когда уже мирное время наступило, мама работала и получала на нас пособия. Как-то раз мама в очередной раз пошла получать пособие, ей сказали, что не положено. Муж нашелся и жив. Дали адрес: Свердловская область, город Березовский, Первомайский поселок. Мама написала письмо ему, ей он ответил, что приезжать сюда не стоит, климат, мол, неблагоприятный для детей. Однако мама решила все-таки ехать, нам очень тяжело жилось без отца. Добираться до Свердловска задумали через город Горький, сейчас это Нижний Новогород. Там хотели сделать остановку, чтобы повидаться с моими тетками, мамиными сестрами, которые жили в Горьком. Мама надеялась, что они помогут деньгами. И вот, поехали мы вдвоем, а мою младшую сестренку Нелю оставили матери тех пятерых мальчишек, с которыми жили в Старой Руссе. Дорога была тяжелой. Стемнеет – спрячемся в поезде в темный уголок. Найдут – выгонят. Мы ехали в вагоне пустом, был один мужчина. Однажды он сказал: «Что ты делаешь: Уже сколько дней ты ей ни крошки не даешь, помрет ведь». И он дал мне яйцо. Когда приехали в Горький, по карточкам получили кусочек хлебушка. Его помазали растительным маслом, я поела его и все – увезли в больницу. Пять дней лежала и опять жива осталась. 

А как дальше ехали? До Свердловска? 

— Маме сестры дали 40 рублей, полбуханки хлеба, простынки и мы поехали. 13 суток добирались до Свердловска. Точно так же прятались, просили милостыню. Однажды поезд остановился, а там женщины продавали всякий нехитрый скарб . Мама посадила меня к ним, чтобы я простынку продала.  А на станции решили, что я ее украла, доложили в милицию, там меня пытали и спрашивали «где я ее украла?». Я им говорю, что не украла, а тетя Клава дала. Мне не верили и не отпускали. Потом маме кто-то подсказал, пришла она в милицию и меня отпустили. И так мы до Свердловска доехали. Потом с вокзала шли пешком до Березовского. Идем, до перекрестка дошли. Навстречу едет бортовая машина. И тут мама кричит: «Папка едет!». Она узнала его. Машина остановилась, он выпрыгнул из машины и говорит: «Зачем вы сюда приехали?». Привел он нас в Первомайский, работал он там на стройке. Жил в бараке, а там в комнате шесть мужчин жило.

Галина Лацкова крайняя слева

И вы все вместе жили, получается? 

— Кровать одну нам дали. По ночам снились бомбежки, я кричала. Будила всех, покоя никому не давала. Папа работал на заводе, а там строили бараки-шестиквартирники. На работе узнали о нас, а директор был порядочный человек и потому, когда строили барак, нам дали комнату 12 квадратных метров. Комната и маленькая кухонька. Я на чугунной плите спала, потому что места не хватало. Почему папа оказался там? Он же немец, его сослали на Урал. Он был репрессирован, а потом его реабилитировали и меня, как его дочь, реабилитировали. 

Почему же он не написал?

— Может не разрешали. Написал, что «климат неблагоприятный», может, намекал на что-то. Когда здесь документы получали, мы стали Беккерами. Замуж вышла — стала Лацковой, но это уже совсем другая история...