Сказитель и фольклорист Александр Маточкин: «Мне представляется жизнь традиционного человека как постоянный праздник»
В Челябинск приехал известный фольклорист, сказитель, знаток русских былин и песен, этнограф и отец восьмерых детей Александр Маточкин. В челябинском Доме Актера Александр провел творческую встречу с жителями города, где сказывал былины, превращал западные рок-хиты в протяжные русские песни и отвечал на вопросы. «Хорошие новости» встретились со знаменитым сказителем и поговорили о современных былинах и новой музыке, порассуждали о существенном и случайном.
Возможны ли современные былины? Можно ли современной былиной назвать допустим, рэп?
Нет, нельзя, это не былина. Это другой жанр, авторский, случайный. Там отход от традиции. Вот Лермонтов — это традиция, а вот рэп — это не традиции, почему? Потому что куча наностного, случайного. У Лермонтова «тучки небесные, вечные странники, мчитесь степью лазурною, степью жемчужною..» Ни одного лишнего слова. А те, кажется, как пирожки клепают свой рэп, за один день. А для традиции надо хотя бы трёхкратный повтор. Почему в былине все по 3 раза? Потому что это есть. Если один, то может было, или не было, может, показалось. А если три раза — значит точно есть.
Какими качествами должна обладать современная былина? О чем бы она была?
Мне кажется, это все равно литература, и она всегда будет о жизни. А жизнь не меняется в своих основах. Меняется форма, мишура, внешность, а суть остается.
Основ много по жизни: добро и зло, жизнь и смерть. Вот эти вещи, которые у всех одинаковые — любовь, дружба — это и есть традиции. Они подрываются, размываются, очевидные вещи становятся неочевидными.
Отличить временное от вечного — это же почти дар, различение духов какое-то.
Нет. А что тут различать? Просто живём. Сидим, пьем напиток.
Сильно изменился русский человек по сравнению с временем, когда был активный период сочинительства былин? И если да, то в какую сторону?
Опять же, основа-то не поменялась. Человеческое общение, расположение, нахождение каких-то общих моментов через песню сохранилось. Но люди меняется. Если раньше эта песня была чем-то святым, то сейчас это один из образов в калейдоскопе: сегодня послушаю русские песни, приду домой, включу телевизор, там сериал посмотрю. Нет такой погруженности всецелой.
Есть мнение, что наши предки жили скучно. Подумаешь, былины. У них, дескать, не было современных медиа и они, будто бы страдали. Как они развлекались?
Я вчера был в Традиционной Руси, в таком селе. Я знаю, чем они занимались. Они подоили коров, покосили сено, пришли и начали петь песни. И это радость бытия. А потом придет праздник, и они будут молиться. Мне представляется жизнь традиционного человека как постоянный праздник.
А вы заметили, что в последнее время люди категорически перестали петь. В 90-е я еще застал время, когда мои родители за столом начинали петь. Причём это была не какая-то пьяная песня, а абсолютно нормальная. Сейчас не так — с чем это связано и насколько это страшно?
Да, это нежелательно. Надо с этим бороться. Некоторые понимают, на предприятиях вводят какие-то часы, приглашают людей, чтобы просто трудовой коллектив приходил и они вместе пели. Это важная составляющая.
Вместо западных тренингов на сплочение можно просто петь вместе.
Да. Просто петь вместе, вот и все.
Получается, современные люди оторваны от песни, от танцев, оторваны от всех традиционных движений.
Почему у нас так получилось? Потому что был магнитофон, проигрыватель. Включили. Не поем, но танцуем. Тоже общее дело, праздник проводим, но уже без личного участия.
А ведь практически всегда пели: за работой пели, когда человек умирал, рождался — пели, а сейчас — тишина.
Тишины нет, просто нет пения. Включают музыку, на свадьбе включают музыку, на любой праздник. Но это уже музыка, кто-то за тебя поет.
Еще очень серьезно, что эта проблематика вошла и в церковную, сакральную жизнь. Раньше же пел народ на службах, не было нанятых хоров. А сейчас христиане поют, только «Верую», «Отче наш».
Мне понравилось, как это все связано. Я был на Севере, в селе Замежная, у беспоповцев. Мне понравилось, что все, кто пришел на службу — 9 человек — пели всю службу по памяти.
Сейчас очень много информации, и люди начинают очень много забывать. Как вы можете помнить так много текста по памяти?
Люди не забывают, они запоминают, это важный момент. Потому что зачем запоминать, легче записать. А я-то погружен в традицию, и там все было предусмотрено для того, чтобы запоминалось. Лишнего ничего не надо. А то назовёшь «оранжевое солнце» и вспоминаешь... «Солнце красное» всегда, а я знаю 200 песен. Одно слово уже не надо запоминать, и так во всем. Система.
А сколько раз вам нужно прочитать былину, чтобы ее запомнить?
Нисколько. Надо сразу петь. Когда один раз пропоешь, значит, запомнил. Раньше я полностью разбирал по слогам, каждый звук, чтобы войти в традицию. Сейчас уже я понимаю, как оно устроено. Просто смотрю, закрываю страницу, пропеваю — сюжет замкнулся. Как описывали сказители, ему один раз надо было прослушать текст, чтобы его воспроизвести. В итоге так будет к 60 годам, потому что опыт есть.
У вас очень странная и очень удивительная профессия — сказитель. Такое ремесло, которым вы зарабатываете на жизнь, кормите семью. С точки зрения государства, кто вы: безработный?
Я был безработный, сейчас самозанятость придумали. Как самозанятый я заключаю договоры, когда, например, приглашают на фестиваль. Может быть, даже пенсия будет. Хотя, пенсия... У меня дети, думаю, они меня не бросят.
Большинство ваших детей уже подростки, как вы с ними взаимодействуете? Они же наверняка слушают западную музыку, они в современных трендах.
Когда я говорил про «тратят жизнь», как раз их имел в виду. Я действительно в основном с ними сталкиваюсь. Мой сын первый раз побывал на моих посиделках в 14 лет. Я позвал, ему даже понравилось.
Дома вы не читаете былины?
Нет, до 8 лет они слушают это. Потому что у нас общение, они доверяют родителю, им интересно со мной, что бы я ни рассказал. Дети — люди такие, что им все интересно. Это потом надо увлекать, объяснять. А тут рассказываешь — ему уже здорово, что ему что-то рассказывают. Очень быстро уходят. Я вот тоже 17 лет ушел из дому. До 10-12 лет они еще в моей орбите, с 12 до 17 лет они еще как бы в семье, но сейчас очередной щелчок произошел у меня. Вот только-только с нами была Анечка 12 лет, «Пойдём гулять?» — «Пойдём», «Пойдём играть?» — «Пойдём», и сейчас: «Пойдём гулять?» — «Нет, у меня свое, у меня друзья, я там переписываюсь, надо что-то посмотреть», и все. А в 17 лет они уже уходят, из гнезда выпархивают. И дальше общение происходит иначе: встречаемся где-то, делимся впечатлениями, про учёбу рассказывают, какой фильм посмотрел.
Они потом к 30 годам начинают весь этот опыт переосмысливать и
приходить к нему заново. Они уходят, чтобы вернуться. Такое нередко бывает с
церковными детьми из церковных семей, которые уходили, а потом приходили снова.
Дай Бог.
Читайте также:
Александр Маточкин: “Когда у моих детей спрашивают, кто их папа по профессии, они отвечают — сказочник”
